Ты покинул этот концлагерь, когда роскошная молния,
почему-то похожая на пантограф электровоза,
помутила всеобщий разум; сама ж, довольная,
разгирляндила всю Москву до апофеоза.
Я остался: нет денег. И мама, пайки клепая,
отдаёт их впоследствии мне – сам видишь объёмы.
Эмболия июля в канун сентября, как любовь слепая,
всё улыбкой тогдашней твоей заполняет альбомы.

Ты не видишь, как балаклава с больной начинкой
на меня бросается посреди Крещатика.
Ты в метро общаешься – может, и с украинкой;
представляю, как чувствами вы там оба крепчаете.
По восьми статьям уникальная станция «Александровский сад»
размышляет ночами: принять ли твои коррективы?
Над серпом и молотом сияющий ключик Тортиллы
дорисует твоя рука выше облачных балюстрад –
свет стеклянного солнца уже будет лишним навеки.
Ни забот тебе, ни печалей – лишь плёсов кофейный крекер,
утр молоко джейранье, вечеров хванчкара –
знай себе провожай глазами крылатые катера.

Это банально, но я скучаю. Ты понимаешь? Нет?
Между двумя лагерями идей мудозвоны границ наставили…
Я бы за крики в твой адрес «Предатель! Кацап! Русопет!»
щирых порвал на части, а не портреты Сталина.
Ты не оценишь этого. Вон как тебя обклацали:
альпинист, конькобежец, баскетболист, подводник…
А вот на этом снимке в объятьях душистой акации
ты раскрываешь суть моих былых физкультурных двоек.

Лень разбирать завалы. Привязка к шулявским липам
и вечно забитому тучными сардельками холодильнику –
то не газета «Правда» с наскучившим логотипом:
то – приговор, когда подкатываешься к полтиннику.
Ключ золотой всё равно не распилишь.
Метро в Украине убогое.
А я ещё думал встретить тебя за Войковской, в тихом логове
цветных фораминифер, облепивших знакомые кеды –
это ж они загробной росой обмывают в тоннелях пикеты.