Не падает, конечно. Воздух треплет блузкой,
выписывает новыми коньками виражи –
точёная, фигуристая, резвая...
Брависсимо чулкам, бретелькам, платьицу!
Но – покажи это Слуцкой.
Тотьмяниной покажи.
Покажи Водорезовой.
За голову схватятся!

Так и стихи мои нынешние. Все узлы сплетены,
рифмы на месте, акценты на месте, возгласы – то бишь блины,
кто-то похлопает, но извините – я вижу, какая вода
идёт на бумагу при всех подпунктах умственного труда.
Вам это нравится? (Хоть и меньше заставки "В мире животных".)
Как бы там ни было – вижу я, где "не пошёл ли бы вон ты",
а где ровно день летает по строчкам гуттаперчевый Петя –
нет, ничего я к вам не имею. Пейте водичку, пейте.

Всё висит на тебе. Ты минуту поэт, остальное время – завхоз.
У кого так было из тех, чьи пылятся в архивах томики?
Встроенный в мозг сачок не может ловить стрекоз,
хоть книготорговцы преют от рыночной экономики.
Да если б Маршак увидел, что я сейчас пишу,
сидел бы я в местной лавке и продавал лапшу,
артикулярную правду каждого сорта зубря
с рыжей обманки марта до насморка ноября.

Не надо мне стенгазетой дыру на стене прикрывать:
есть на то пятиклассники идейного интерната.
Собранная из кубиков связка словес мертва
без плясуна-самородка на середине каната.
Во мне таковой погиб в двенадцатом от удушья.
Лежит и не извлекается. И каждая строчка – смрад.
И еле читаемый слог, самому мне прежнему чуждый,
тянет на дно сколь угодно яростный стройотряд.