Празднуя мой день рождения, Настю Саблину запекли.
Мне было минус семьдесят; я вызревал из земли.
Надо бы дальновиднее: был же у них муфлон,
жавший педаль телеги не спрашивая имён!

Может, как раз то — прадед предателя моего:
тогда бы и не повстречался на посту боевом
жук с комариным хоботом на земляничном клею:
мало ль и без него вторгались в Брестскую крепость мою.

Перебираю жирных собак — разыгрываю аппетит.
Их и осталось, собственно, жрать, как головой ни верти.
Только они ж вырастают — и никакую сволочь не предают.
Ну, а коты невкусные в свете достойных блюд.

Дух ошибочной жертвы витал над землёй, витал —
уже сомневалась в себе тектоническая плита.
Столько валялось Митек подле ушатанных сбруй —
маменька не горюй. И папенька не горюй.

"Сыто семейство?" — это как "принц я или не принц?"
Только порой мне голодно у лавочки "Chilly Drinks":
столько грозился слопать голень его и бедро —
остался вот так, несолоно, белок считать в метро.

Тоже мне аист бельгийский в краснокнижном ревю!
Честь на эклерном пиаре коптится под стать червю.
Ползал бы сколопендрой — душонка была б честна,
и мясоеды предпочитали бы минимум кабана.

Вот эта нарезка рокфора и этот вчерашний зельц
когда-то с низкого старта готовились прямо здесь
промолвить: "Добро пожаловать, наш долгожданный пилот!" —
так и Настюша стала гротеском побочных природ.

Знали, что я появлюсь — ох, знали! — дятел об этом стучал,
иволги пели, тучи гремели, потряхивалась алыча...
Возможно, и будет как раз вот так, что птичья галиматья
вернёт меня в бытность фруктом до первого в жизни бритья.